СВАДЬБА
Отношения Алика и Анжелики дошли до того, что нас пригласили на свадьбу. Свадьба была обычная советская. Алик в строгом штатском костюме, Анжелика вся в белом, растроганные родственники с обеих сторон и друзья жениха и невесты, жаждущие стола, который, конечно, являл собой великолепие.
Читатель ждет интриги - она имела место быть. Алик после загса возжелал положить букет цветов к вечному огню, который в Оренбурге - центре газовой промышленности - пылал особенно ярко в кладбищенском районе. Все гости ждали молодых часа два, а Алик за это время надрался у святого места, как собака и перед гостями появился в своем обычном состоянии, предшествующем приключениям.
Разборки последовали сразу же, так как солидные родственники Алика (его отец и старшие братья) резонно упрекнули жениха в задержке праздника, на что Алик попытался их всех выгнать из дома и получил по шее от невесты.
Затем свадьба вошла в свое привычное русло, то есть, прокричав для порядка “горько”, про жениха забыли и предались чревоугодничеству.
Алик где-то на кухне выспался и полный сил приступил к своим обязанностям - бегал по квартире, всех обнимал, хвалил невесту и ее мать, опять напился и снова попытался всех выгнать, но сумел выгнать только одного брата, который в носках возмущался в подъезде. А вокруг пели, танцевали и пили как всегда - много.
Наконец Алик добрался до нас - своих сослуживцев, которые, привыкнув к его выходкам, не встревали в его семейные разбирательства, а радовались жизни. Нас он выгнал всех сразу, и это ему удалось, так выпивка кончилась, а Валера Ковтун предложил у него дома прикончить заодно все спиртное, которое было приготовлено к завтрашней рыбалке.
Оставив молодых, все гости и родственники (включая ранее выгнанного брата в носках) перебрались к Валере, где свадьба продолжалась уже в спокойной нормальной обстановке без этого надоедливого жениха.
Рано утром, проспавшийся Алик с молодой женой и ее подругой, которую вчера случайно забыли, так как она спала в углу, приперся к Валере.
То есть он пролез к Валере через лоджию, открыл изнутри дамам дверь и, пока мы спали, они без спроса допили на кухне все, что еще осталось. После этого Алик разбудил всю компанию, попросил у всех прощения, а также денег взаймы, и пригласил нас всех к себе домой. Только наше сумрачное состояние, вызванное абстинентным синдромом, позволило этому дикому плану Алика осуществиться. То есть, мы его простили (правда, не зная еще про выпитую им на кухне нашу водку), дали взаймы и послали подружку невесты за спиртным - “какое есть и много”.
Подружку невесты мы, мучаясь похмельем, ждали дома у Алика не менее часа. Через указанное время эта черепаха, вместо полноценной выпивки в большом количестве, принесла одну бутылку дорогущего коньячища. Она, оказывается после вчерашнего, а также и после сегодняшнего у Валеры на кухне, на водку смотреть не могла.
На коньяк она смогла смотреть (а вместе с ней и мы) всего секунд тридцать, так как Алик, который в вопросах выпивки ориентировался лучше, чем в морально-этических обязательствах хозяина перед гостями, взяв бутылку коньяка, тут же унес ее в кухню, чтобы, как он сказал “открыть по - человечески”.
Как он ее там, в кухне открывал, по- человечески или другим способом, мы так и не узнали, так как через минуту Алик вышел из кухни и очень удивился, чего это мы тут сидим и кто нас, собственно, приглашал.
Как читатель догадался - Алик весь коньяк в кухне выдул один, а мы пошли, так как смотреть дальше было неинтересно. Алика била его новая жена кулаком по морде. Анжелике было стыдно перед гостями, которые с тупыми мордами сидели за накрытым столом.
Валера Ковтун потом подсчитал, что каждая рюмка этого коньяка тянула на десятку, что, при стоимости пол-литра водки три шестьдесят две, сами понимаете, как нас огорчило.
Конечно, если смотреть со стороны, мы все не в лучшем виде в этой (и других подобных) истории. Какие-то недоумки - халявщики, ленивые и нелюбопытные, жадные и алкогольно-зависимые.
Но автор пишет то, что было, без прикрас и литературных изысков, не возвышая одних над другими, не резонерствуя и поучая, не желая выводить какую-то мораль из всех этих историй. Автор пишет жизнь во всей ее нелепости и прекрасности (хотя последнего слова автор у Пушкина и других подобных авторов не встречал).
А Алик-он именно такой и был в те годы. Это заявление автор делает, прочитав сам, что им написано выше. Встает, гад, перед глазами как живой.
Ту субботу после свадьбы Алика и следующее за ним воскресенье мы с Валерой пили пиво и ели арбузы. Жены наши с детьми гостили у родственников, поэтому прокурор из соображений справедливости поставил нас дежурить: одного в субботу, другого в воскресенье.
Но дежурить мы не могли, так как Валера, который делал ремонт у себя в квартире, еще в пятницу незаметно для себя, то есть по-пьянке, уронил в ведро с олифой ключи от прокуратуры. Поэтому мы и не дежурили, а пили пиво.
Чувствуя это, преступный мир Оренбургского гарнизона в эти дни ничего не сотворил и наше присутствие на месте происшествия не понадобилось.
Ключи нашлись, когда к вечеру в воскресенье Валера решил продолжить ремонт и опрокинул на пол это злосчастное ведро.
А история со свадьбой закончилась в понедельник в первой половине дня.
Автор в качестве государственного обвинителя уже около двух часов сидел в процессе, выкинув из головы всякую дурь и с удовольствием предаваясь профессиональной деятельности, когда одна из секретарш, тихонько войдя в зал судебных заседаний, что-то нашептала Коле Зинюшину, который вяло вел процесс. Коля с интересом посмотрел на автора и объявил перерыв на два часа. В комнате совещаний Коля поведал автору, что Алик Пиванов выдвинул против автора ужасные обвинения и прокурор требует незамедлительного присутствия автора у себя в кабинете. Ничего не понимая, провожаемый сочувственными взглядами трибунальцев, автор, который в одночасье из грозного ока государева превратился в подозреваемого, покинул здание трибунала и, пройдя два квартала по ул.Советской, очутился в кабинете прокурора.
Прокурор - милейший, хитрейший и жизнелюбивый (во всех ее проявлениях) Василий Митрофанович сидел (как он сам себе представлял) в позе мыслителя, то есть, схватившись руками за голову. Увидев автора, он грозно зарычал, закричал и затопал ногами. Из его бессвязных речей получалось, что Алик не вышел утром на службу, а комиссией, которую прокурор, чувствуя очередное приключение, направил в квартиру молодожена, сей молодожен был обнаружен в сильно избитом состоянии, покинутый женой и родственниками.
Доставленный в прокуратуру, Алик дал показания из коих следовало, что автор накануне вечером ворвался в мирное семейное гнездо потерпевшего, выгнал из этого гнезда всех родственников и жену молодожена, а самого Алика долго бил и мучил, оставив на лице и теле оного Алика следы жестокого обращения, чем и лишил старшего лейтенанта юстиции возможности прямо с утра начать бороться с преступностью.
Выслушав все это, автор, у которого было железное алиби, с интересом промолчал, желая знать, как же прокурор решил отреагировать на столь грубое нарушение соц. законности. Прекратив орать, прокурор поинтересовался, сколько раз автор избивал Алика раньше. Тут он взглянул на лежащие перед ним бумаги и автор понял, что Алик развернул перед начальником эпическое полотно злодеяний автора во всей красе.
Желая насладиться красотами стиля, автор предложил прокурору дать почитать, однако получил отказ.
Тогда сам автор зарычал, закричал, затопал ногами и потребовал очной ставки. В кабинет был приглашен Алик, который действительно являл собой жалкое зрелище помятого жизнью и кем-то тщательного изуродованного советского офицера.
Увидев автора, Алик так напугался, что у прокурора не осталось последних сомнений, что неуставные отношения, царствующие в казармах военных строителей наконец-то проникли и в святые стены военной прокуратуры.
Алик же, забившись в противоположный от автора угол кабинета, еще больше укрепил прокурора во мнении, что в подчиненном ему правоохранительном органе свирепствует дедовщина, и автор является главным ее апологетом.
Под давлением неопровержимых улик Алик, наконец, сознался, что избит был собственной женой, которая, пользуясь массивным обручальным кольцом как кастетом, разукрасила Аликову морду, обижаясь на него за беспредельную пьянку, неуважение к гостям и к ее маме, которую Алик, заодно со всеми, тоже куда-то послал.
Но прокурор не поверил, так как сам искренне считал, что Алика нужно бить каждый день. Он потом доверительно говорил автору, что понимает последнего и сам не раз хотел охреначить Алика, но сдерживался, так как он все-таки прокурор.
Прокурор рассказал автору, что однажды, когда он пытался отправить Алика в командировку, тот (через два дня после получки) заявил, что ехать не может по причине отсутствия денег, тут же попросил у прокурора взаймы и, получив отказ, вылепил, ставшую потом знаменитой фразу: “Товарищ полковник, Вы мне никогда не докажете, что я не имею права на еду”. Обалдевший от такой железной логики прокурор, дал Алику двадцать пять рублей, которые этот Спиноза в тот же вечер пропил, и ни в какую командировку не поехал.
И вот тогда, глядя в наглые блестящие глаза Алика и чувствуя себя одновременно обведенным вокруг пальца, проведенным на мякине, попавшим впросак, обдуренным, нагребанным, облапошенным, кинутым на деньги и на них же разведенным, прокурор очень сильно захотел нарушить свой долг прокурора и офицера и заняться рукоприкладством к подчиненному.
Если бы он тогда знал, что и денег-то ему Алик не вернет.